...рискните...
Это потому что его внезапно же откомментировали)))
Т8-2. АУ: Куруфин задержал Эола и не дал ему продолжить погоню за женой и сыном. Как, почему, и - что дальше? Автор может проследить судбу Эола, или судьбу Гондолина, или - и то. и другое. Без слэша.
Эол, Арэдель, Ломион
Пишет Гость:
При этом вот правда не смог промолчать - не было бы первого исполнения этой заявки, я бы никогда, честное слово!))))
/ по тексту отлично видно, что это пост за Ломиона, пост за Арэдель и пост за Эола, а не фик))/
Т8-2. АУ: Куруфин задержал Эола и не дал ему продолжить погоню за женой и сыном. Как, почему, и - что дальше? Автор может проследить судбу Эола, или судьбу Гондолина, или - и то. и другое. Без слэша.
Эол, Арэдель, Ломион
Пишет Гость:
22.11.2011 в 23:27
АУ, ООС, handmade в худшем смысле***
За плотно прикрытыми ставнями нарастал шум. Как-никак праздник и веселье началось с самого ранья. Протокольное веселье, по расписанию, такое, к которому готовятся задолго до самого праздненества и так старательно, что возникает ощущение неотвратимого рока: радостно тебе или печально, изволь веселиться, день настал. Раньше все это происходило как-то спонтанно - совсем давно, когда Темный Эльф возвращался из своих поездок и никто не знал заранее, когда это случится, потом уже, совсем недавно - напротив, когда сумрачный хозяин леса уезжал. Веселее становилось само, безо всяких расписаний теплело внутри и праздники у них там тоже были другие, не такие громкие, не такие выверенные - простые домашние посиделки на двоих с чудесными историями о дальних местах, прекрасных городах и мудрых родичах. Ломион с некоторой опаской посмотрел на дверь и с горечью - на плоды вчерашних трудов.
Выходить было не с чем. Даже он сам, не снаружи, как зритель, а изнутри, как мастер, как творец, как кузнец хотя бы... сам понимал, что и эту брошь Итариллэ наденет всего раз, в день когда он ее подарит, а после и снимет и позабудет как все прочие его подарки. Слишком холодные, слишком завершенные, как попыталась ему объяснить Арэльде в один из тех дней, когда все же нашла время заглянуть к нему в кузницу. Маэглин услышал, раз за разом вспоминал обстоятельства ее прихода, такие краткие мгновения встречи наедине, но понять никак не мог. Вот если бы отец... Конечно, сперва бы стало стыдно, но потом наверняка - понятно, а так... Стыдно было все равно, а понятно не очень. И дело было даже не в том, что некому посоветовать, просто гондотлим все делали иначе и если с оружейниками Ломион еще сошелся, то их ювелирное искусство просто было ему неприятно и даже порою неприятно - словно в дурном сне он видел в их творениях изображения нездешних трав и цветов, песни холодных металлов и драгоценных камней, ледяными змеями вплетающиеся в рассказы о Благословенном крае, где все было прекраснее, удивительнее и совершеннее. Ломион узнавал все те же приемы, сравнения и обороты, которые с детства слышал в сказках матери о прекрасном Гондолине и понимал, что, сбежав, схватил руками воздух.
Променял настоящий лес на выдуманный город, не давший то самое вымечтанное тепло, а отобравший у него последнее.
Единственность.
Сам бы он никогда не признался в этом, но это задевало куда больше чем неудачные ювелирные экзерсисы или косые взгляды гондотлим. Все было намного хуже - жители и строители города, в который он так стремился попасть не признавали его своим, они на него просто не смотрели и даже мама, его мама, которая прежде принадлежала только ему одному, с ним единственным делилась своими мечтами, сожалениями, планами, - даже она внезапно из просто мамы стала сестрою государя Тургона Арэдэль, разделяющей свое внимание и время на многих и многих, подхваченной круговоротом спешных дел, важных вопросов, новых и старых знакомств. Подхваченной и попросту не успевающей остановиться, а если и успокаивающейся на время... Ломион отлично знал это выражение ее лица, эту сосредоточенность в глубине глаз, это почти болезненное беспокойство. Он все это видел уже однажды.
Горе тебе, Гондолин потаенный, горе.
Добром это точно не кончится, но ведь тогда пройдет и это постоянное мельтешение, кончится размеренное течение праздников и обычных дней и вот тогда, тогда он наверняка сможет себя проявить и они все увидят, разглядят, наконец, его способности принимать решения. И почему только мама не дала ему перед отъездом поговорить с Эолом, расставить точки.
Почему же он все-таки не приехал за ними? Они же так долго ехали, - легко можно было догнать если только бы он захотел.
Неужели они оба совсем ему не нужны?
Ломион с опаской обернулся к двери, отбрасывая досужие мысли - нежелание ее прихода, медленно зреющая обида и затянувшееся ожидание никак не могли дать ему передышки. Ломиону надоело выбирать между собственным нежеланием выйти к празднующим и опостылевшим одиночеством. Там хотя бы есть Итариллэ.
Когда уже, наконец, мама оторвется от своих дел, вспомнит о важном, придет за ним и придется идти на их праздник?!
Мама?
Мой сын безбожно на отца похож. Он тоже светлоглаз и белокож.
Я часто, глядя на него, не верю, Что это сын мой, что ему я мать.
Я часто, глядя на него, не верю, Что это сын мой, что ему я мать.
За плотно прикрытыми ставнями нарастал шум. Как-никак праздник и веселье началось с самого ранья. Протокольное веселье, по расписанию, такое, к которому готовятся задолго до самого праздненества и так старательно, что возникает ощущение неотвратимого рока: радостно тебе или печально, изволь веселиться, день настал. Раньше все это происходило как-то спонтанно - совсем давно, когда Темный Эльф возвращался из своих поездок и никто не знал заранее, когда это случится, потом уже, совсем недавно - напротив, когда сумрачный хозяин леса уезжал. Веселее становилось само, безо всяких расписаний теплело внутри и праздники у них там тоже были другие, не такие громкие, не такие выверенные - простые домашние посиделки на двоих с чудесными историями о дальних местах, прекрасных городах и мудрых родичах. Ломион с некоторой опаской посмотрел на дверь и с горечью - на плоды вчерашних трудов.
Выходить было не с чем. Даже он сам, не снаружи, как зритель, а изнутри, как мастер, как творец, как кузнец хотя бы... сам понимал, что и эту брошь Итариллэ наденет всего раз, в день когда он ее подарит, а после и снимет и позабудет как все прочие его подарки. Слишком холодные, слишком завершенные, как попыталась ему объяснить Арэльде в один из тех дней, когда все же нашла время заглянуть к нему в кузницу. Маэглин услышал, раз за разом вспоминал обстоятельства ее прихода, такие краткие мгновения встречи наедине, но понять никак не мог. Вот если бы отец... Конечно, сперва бы стало стыдно, но потом наверняка - понятно, а так... Стыдно было все равно, а понятно не очень. И дело было даже не в том, что некому посоветовать, просто гондотлим все делали иначе и если с оружейниками Ломион еще сошелся, то их ювелирное искусство просто было ему неприятно и даже порою неприятно - словно в дурном сне он видел в их творениях изображения нездешних трав и цветов, песни холодных металлов и драгоценных камней, ледяными змеями вплетающиеся в рассказы о Благословенном крае, где все было прекраснее, удивительнее и совершеннее. Ломион узнавал все те же приемы, сравнения и обороты, которые с детства слышал в сказках матери о прекрасном Гондолине и понимал, что, сбежав, схватил руками воздух.
Променял настоящий лес на выдуманный город, не давший то самое вымечтанное тепло, а отобравший у него последнее.
Единственность.
Сам бы он никогда не признался в этом, но это задевало куда больше чем неудачные ювелирные экзерсисы или косые взгляды гондотлим. Все было намного хуже - жители и строители города, в который он так стремился попасть не признавали его своим, они на него просто не смотрели и даже мама, его мама, которая прежде принадлежала только ему одному, с ним единственным делилась своими мечтами, сожалениями, планами, - даже она внезапно из просто мамы стала сестрою государя Тургона Арэдэль, разделяющей свое внимание и время на многих и многих, подхваченной круговоротом спешных дел, важных вопросов, новых и старых знакомств. Подхваченной и попросту не успевающей остановиться, а если и успокаивающейся на время... Ломион отлично знал это выражение ее лица, эту сосредоточенность в глубине глаз, это почти болезненное беспокойство. Он все это видел уже однажды.
Горе тебе, Гондолин потаенный, горе.
Добром это точно не кончится, но ведь тогда пройдет и это постоянное мельтешение, кончится размеренное течение праздников и обычных дней и вот тогда, тогда он наверняка сможет себя проявить и они все увидят, разглядят, наконец, его способности принимать решения. И почему только мама не дала ему перед отъездом поговорить с Эолом, расставить точки.
Почему же он все-таки не приехал за ними? Они же так долго ехали, - легко можно было догнать если только бы он захотел.
Неужели они оба совсем ему не нужны?
Ломион с опаской обернулся к двери, отбрасывая досужие мысли - нежелание ее прихода, медленно зреющая обида и затянувшееся ожидание никак не могли дать ему передышки. Ломиону надоело выбирать между собственным нежеланием выйти к празднующим и опостылевшим одиночеством. Там хотя бы есть Итариллэ.
Когда уже, наконец, мама оторвется от своих дел, вспомнит о важном, придет за ним и придется идти на их праздник?!
Мама?
АУ, ООС, handmade в худшем смысле часть 2 и 3
***
Простой каприз. Именно это она и думала, выбирая платье к празднику. Все это - просто каприз, ничего более. Ну может же она погостить у брата, должна же она показать сыну Город. Должна.. Это слово, даже сказанное про себя, даже только подуманное вызывало слишком уж яркие эмоции - разве должна она вообще кому-то? Тургон отпустил ее однажды, нарушив собственный закон - отпустит и дальше, в этом Арэльдэ уверена, но отброшеное в негодовании платье выдает ее, завершает эту игру с самою собой. Разве думала она что сменит одну клетку на другую? Что будет послушно, словно совсем девочка, внимать речам брата, который, кажется, так и не понял - она давно выросла и сама умеет решать и за себя и за своего ребенка. И вовсе ей не нужны эти указания на то, как хорошо, что она вернулась. Она? Они. Но все равно это она вернулась одна в этот круг повседневности и давний лес, вольные сумерки. А теперь все эти лица, знакомые с детства, невыносимо уверенные в себе, неизменные и, все кажется, мерещится, ничего не заметившие в ней. Ни лишнего слова, ни перемены, ничего, словно не было ни замужества ни сына, словно прежняя она кружится беззаботно в танце, радуя бессмысленной бессловесностью брата, привыкшего к легкомысленной сестре так быстро. Перечеркнувшего всю ее, личную, отдельную жизнь. Да полно, выпустит ли теперь? Словно перегородивший плотину времен - выдерни подпорку и подмытый берег обвалится, погребая под собою законсервированных в горах, словно в янтаре, эльдар. Полно же, жизнь не такая - хочется встать на пиру и крикнуть и топнуть ногою и унестись на коне, вот только нет коня и некуда скакать и только оборачиваться, выискивая недостающее, мрачное и суровое, манящее - теперь, вновь обретенной запретностью. Среди похожих, кажется, - темноволосых, высоких, сероглазых - никого нет похожего, одно только отражение, но и то - искаженное.
Позволил бы тот решить за себя? Спрашивал бы? Мялся бы смущенно с новыми камнями и изгибами металлов?
Арэльдэ знала что нет. Здесь, кружась в хороводе, поднимая чаши на пирах, смеясь так звонко - все знала. Тут больше еще думала, не забывая, кажется, ни на час те цветы. Те подарки. Те решения и все оглядываясь, оглядываясь, оглядываясь - до самых въездных ворот все не веря что нет, не догнал, не вернул, не забрал.
Не поехал? Не вернулся-- еще?
Не.. захотел, - но эту мысль она отбрасывает, эта мысль жжет как яд, выжирает тревогою изнутри и лучше уж вовсе не видеть живое о сумрачном эльфе воспоминание. Что же могло так задержать? Все первые дни эти, месяцы - все ждать, ждать, когда же придет, когда же потребует своё, не допуская и мысли что отказался. От нее? И снова решать за обоих и платью - быть, быть и пиру и еще потерпеть. День. Два. Три. В оскомину набившей круговерти, не давая остановиться себе, задуматься. Белизна становится бледностью, алебастр - фарфором, полупрозрачным и хрупким, неспособным удержать то, что внутри рвется да так что и не удержишь.
К этой новой бледности - багрянец. Алые ленты наперекор всему.
Еще один только день, а там пусть даже и не разрешит, бережет свой застывший в янтаре Город!
***
Это оказалось так просто - не ехать. Встреча с Атаринке многое изменила. Нет, не потому что "родственник" дал ценный совет. Просто Сумрачный остановился. Вынужденно остановился и рассматривал характерного представителя властителей нольдор внимательно и пристально. Как всегда тот говорил. Поспешно, недобро и вызывающе. Как всегда. Все было как всегда - и явное хамство окруженного верными лорда, и сами верные, больше похожие на свору собак и все колючки под языком. Сам Эол мягкостью речей тоже не отличался, но все же родственники, пусть и номинально-дальние, это совсем не объект для востроумия. Он кипятился, горячил коня, требовал проезда, а потом.. потом все прошло. Он просто сидел и просто смотрел. И смотрел и сидел и видел и даже, в конце уже - соглашался, флегматично кивая головою. Просто потому что такого быть не могло. Пусть не все было ладно, но поверить что его Леди, прекрасная его Дама, единственная, для кого открыто сердце, что она - такая же? Куруфинвэ же Темный Эльф просто изучал. Интересно, за сколько дней им надоест такая дисциплина? Вольные леса прометять на закрытый город? Нет, он догнал даже, не торопясь показываться, но догнал. Прежняя звонкая ярость и жгучая ревность отпустили как не бывало и он, охолонув, успел увидеть все: и медлящую, поминутно оглядывающуюся Арэльдэ, и нерешительность Маэглина и их желание быть обнаруженными, найденными, поставленными на место. Силой. Чтобы можно и дальше было обманывать себя и страдать парою, ворошить мертвые воспоминания о несуществующем, такие яркие, такие восхитительно запретные и этим манящие. Такие... детские. И сами они, оба, как никогда напоминали кузнецу детей. Уже взрослых, но еще очень маленьких - таких, которых стоит за руку уводить от огня и которым не стоит позволять напиться из лужи. Прикушенная травинка едва заметно шевелилась в углу рта - ее жевали, вытягивая сладкий травянистый сок, давая свободы ровно настолько, чтобы мохнатая метелка начала ощущать падение, а потом снова прикусывая накрепко зубами.
За миг до полной свободы. За миг до падения в прах.
Привязанное за выступом скалы животное схрумкало уже не одну кочку этой самой травы, пробившейся себе на горе в трещине среди камней и теперь медленно подбиралось к последней дерновне, увенчаной парой щуплых стебельков горных лилий. Владелец и полноправный властитель этого самого животного лежал, растянувшись, на скале, наблюдая за сценой возвращения народу гондотлим утеряной принцессы.
Издали.
Совсем издали, чтобы не приходилось скрывать пренеприятнейшую усмешку. В конечном выборе собственной жены он не сомневался - она уже выбрала навсегда, один раз и это... был не Гондолин, значит "государю Тургону" можно было только посочувствовать. И присоветовать не противиться чужой судьбе, особенно если эта самая судьба идет вперед с настойчивостью его любимой сестры.
Что-то, скорее всего некоторый жизненный опыт, подсказывало Эолу что долго это патовое состояние не продлится, а значит довольно скоро Арэльдэ захочет свободы, настоящей свободы выбирать. Оставалось только помочь ей в обретении этого величайшего из сокровищ. Конская морда была решительно разлучена с сочной травой, а сам Сумрачный, потратив на размышление не больше мига, взгромоздился верхом со всей грацией эльфа. Тингол, конечно же, был ближе, но в настоящий момент Темного Эльфа интересовала дорога к Сереху и дальше, в предгорья рубежей Нолофинвэ. Или все же сперва домой? Серые глаза Эола изучили два беспокойно качающихся под ветром белых цветка, чудом не принесенных в жертву и кузнец решился. Путь домой займет всего несколько дней, Арэдель надоест сидеть в Городе не позже чем через месяц, а он решительно и безусловно получит больше удовльствия на сытый желудок и в чистой одежде. До дому, обратно, в Барад-Эйтель. Нужно будет понаблюдать за выражением лица Верховного Короля этих самых нольдор, когда он скажет что его, Короля, сын силой удерживает в своем городе чужую жену.
Говорят у Финголфина богатая мимика.
***
URL комментария***
А ты, государь мой? Два белых крыла, Надежда и вера моя, и покой.
Ты видишь, я сделала всё что могла, И я ожидаю встречи с тобой.
Ты видишь, я сделала всё что могла, И я ожидаю встречи с тобой.
Простой каприз. Именно это она и думала, выбирая платье к празднику. Все это - просто каприз, ничего более. Ну может же она погостить у брата, должна же она показать сыну Город. Должна.. Это слово, даже сказанное про себя, даже только подуманное вызывало слишком уж яркие эмоции - разве должна она вообще кому-то? Тургон отпустил ее однажды, нарушив собственный закон - отпустит и дальше, в этом Арэльдэ уверена, но отброшеное в негодовании платье выдает ее, завершает эту игру с самою собой. Разве думала она что сменит одну клетку на другую? Что будет послушно, словно совсем девочка, внимать речам брата, который, кажется, так и не понял - она давно выросла и сама умеет решать и за себя и за своего ребенка. И вовсе ей не нужны эти указания на то, как хорошо, что она вернулась. Она? Они. Но все равно это она вернулась одна в этот круг повседневности и давний лес, вольные сумерки. А теперь все эти лица, знакомые с детства, невыносимо уверенные в себе, неизменные и, все кажется, мерещится, ничего не заметившие в ней. Ни лишнего слова, ни перемены, ничего, словно не было ни замужества ни сына, словно прежняя она кружится беззаботно в танце, радуя бессмысленной бессловесностью брата, привыкшего к легкомысленной сестре так быстро. Перечеркнувшего всю ее, личную, отдельную жизнь. Да полно, выпустит ли теперь? Словно перегородивший плотину времен - выдерни подпорку и подмытый берег обвалится, погребая под собою законсервированных в горах, словно в янтаре, эльдар. Полно же, жизнь не такая - хочется встать на пиру и крикнуть и топнуть ногою и унестись на коне, вот только нет коня и некуда скакать и только оборачиваться, выискивая недостающее, мрачное и суровое, манящее - теперь, вновь обретенной запретностью. Среди похожих, кажется, - темноволосых, высоких, сероглазых - никого нет похожего, одно только отражение, но и то - искаженное.
Позволил бы тот решить за себя? Спрашивал бы? Мялся бы смущенно с новыми камнями и изгибами металлов?
Арэльдэ знала что нет. Здесь, кружась в хороводе, поднимая чаши на пирах, смеясь так звонко - все знала. Тут больше еще думала, не забывая, кажется, ни на час те цветы. Те подарки. Те решения и все оглядываясь, оглядываясь, оглядываясь - до самых въездных ворот все не веря что нет, не догнал, не вернул, не забрал.
Не поехал? Не вернулся-- еще?
Не.. захотел, - но эту мысль она отбрасывает, эта мысль жжет как яд, выжирает тревогою изнутри и лучше уж вовсе не видеть живое о сумрачном эльфе воспоминание. Что же могло так задержать? Все первые дни эти, месяцы - все ждать, ждать, когда же придет, когда же потребует своё, не допуская и мысли что отказался. От нее? И снова решать за обоих и платью - быть, быть и пиру и еще потерпеть. День. Два. Три. В оскомину набившей круговерти, не давая остановиться себе, задуматься. Белизна становится бледностью, алебастр - фарфором, полупрозрачным и хрупким, неспособным удержать то, что внутри рвется да так что и не удержишь.
К этой новой бледности - багрянец. Алые ленты наперекор всему.
Еще один только день, а там пусть даже и не разрешит, бережет свой застывший в янтаре Город!
***
Нам ли стоять на месте!
В своих дерзаниях всегда мы правы.
В своих дерзаниях всегда мы правы.
Это оказалось так просто - не ехать. Встреча с Атаринке многое изменила. Нет, не потому что "родственник" дал ценный совет. Просто Сумрачный остановился. Вынужденно остановился и рассматривал характерного представителя властителей нольдор внимательно и пристально. Как всегда тот говорил. Поспешно, недобро и вызывающе. Как всегда. Все было как всегда - и явное хамство окруженного верными лорда, и сами верные, больше похожие на свору собак и все колючки под языком. Сам Эол мягкостью речей тоже не отличался, но все же родственники, пусть и номинально-дальние, это совсем не объект для востроумия. Он кипятился, горячил коня, требовал проезда, а потом.. потом все прошло. Он просто сидел и просто смотрел. И смотрел и сидел и видел и даже, в конце уже - соглашался, флегматично кивая головою. Просто потому что такого быть не могло. Пусть не все было ладно, но поверить что его Леди, прекрасная его Дама, единственная, для кого открыто сердце, что она - такая же? Куруфинвэ же Темный Эльф просто изучал. Интересно, за сколько дней им надоест такая дисциплина? Вольные леса прометять на закрытый город? Нет, он догнал даже, не торопясь показываться, но догнал. Прежняя звонкая ярость и жгучая ревность отпустили как не бывало и он, охолонув, успел увидеть все: и медлящую, поминутно оглядывающуюся Арэльдэ, и нерешительность Маэглина и их желание быть обнаруженными, найденными, поставленными на место. Силой. Чтобы можно и дальше было обманывать себя и страдать парою, ворошить мертвые воспоминания о несуществующем, такие яркие, такие восхитительно запретные и этим манящие. Такие... детские. И сами они, оба, как никогда напоминали кузнецу детей. Уже взрослых, но еще очень маленьких - таких, которых стоит за руку уводить от огня и которым не стоит позволять напиться из лужи. Прикушенная травинка едва заметно шевелилась в углу рта - ее жевали, вытягивая сладкий травянистый сок, давая свободы ровно настолько, чтобы мохнатая метелка начала ощущать падение, а потом снова прикусывая накрепко зубами.
За миг до полной свободы. За миг до падения в прах.
Привязанное за выступом скалы животное схрумкало уже не одну кочку этой самой травы, пробившейся себе на горе в трещине среди камней и теперь медленно подбиралось к последней дерновне, увенчаной парой щуплых стебельков горных лилий. Владелец и полноправный властитель этого самого животного лежал, растянувшись, на скале, наблюдая за сценой возвращения народу гондотлим утеряной принцессы.
Издали.
Совсем издали, чтобы не приходилось скрывать пренеприятнейшую усмешку. В конечном выборе собственной жены он не сомневался - она уже выбрала навсегда, один раз и это... был не Гондолин, значит "государю Тургону" можно было только посочувствовать. И присоветовать не противиться чужой судьбе, особенно если эта самая судьба идет вперед с настойчивостью его любимой сестры.
Что-то, скорее всего некоторый жизненный опыт, подсказывало Эолу что долго это патовое состояние не продлится, а значит довольно скоро Арэльдэ захочет свободы, настоящей свободы выбирать. Оставалось только помочь ей в обретении этого величайшего из сокровищ. Конская морда была решительно разлучена с сочной травой, а сам Сумрачный, потратив на размышление не больше мига, взгромоздился верхом со всей грацией эльфа. Тингол, конечно же, был ближе, но в настоящий момент Темного Эльфа интересовала дорога к Сереху и дальше, в предгорья рубежей Нолофинвэ. Или все же сперва домой? Серые глаза Эола изучили два беспокойно качающихся под ветром белых цветка, чудом не принесенных в жертву и кузнец решился. Путь домой займет всего несколько дней, Арэдель надоест сидеть в Городе не позже чем через месяц, а он решительно и безусловно получит больше удовльствия на сытый желудок и в чистой одежде. До дому, обратно, в Барад-Эйтель. Нужно будет понаблюдать за выражением лица Верховного Короля этих самых нольдор, когда он скажет что его, Короля, сын силой удерживает в своем городе чужую жену.
Говорят у Финголфина богатая мимика.
***
В. Долина, Д'Актиль
При этом вот правда не смог промолчать - не было бы первого исполнения этой заявки, я бы никогда, честное слово!))))
/ по тексту отлично видно, что это пост за Ломиона, пост за Арэдель и пост за Эола, а не фик))/
@темы: Кузня, Арда - фрпг, ...и не буду эльфом